В своей жизни Лев Прыгунов успел очень много.
Снялся более чем в ста отечественных фильмах и в десятке голливудских. Дружил с Бродским и Высоцким. Самостоятельно освоил живопись — теперь не только актер, но и художник. Воспитал сына-режиссера… А недавно отметил 80-летие.
— Лев Георгиевич, а ведь вы не собирались становиться актером, правда?
— Да, так и есть. Родом я из Алма-Аты. Родители были учителями: мама преподавала литературу, отец — ботанику. И я тоже поступил в Алма-Атинский пединститут на биофак. Но смог проучиться там только два года. Во время учебы сдружился со студентами-филологами.
Интеллектуалы, блестяще образованные, прекрасно разбирающиеся в истории, литературе, кино, музыке. Почувствовав, что сильно отстаю от них в знаниях, я начал запоем читать. Моя двоюродная сестра, работавшая в спецфонде библиотеки, проводила меня туда, и я зачитывался книжками, которые нельзя было найти нигде.
Там же увидел альбом импрессионистов и был абсолютно потрясен этой живописью. Стал слушать классическую музыку, джаз и играть в спектаклях филологического факультета. Все стали говорить: «Тебе нужно быть артистом…» Вот тогда и решил поступать в театральный. Поехал в Ленинград…
— Почему не в Москву?
— Потом и в Москву. А в Ленинграде я поступил на курс к одной из лучших учениц Станиславского — к Татьяне Григорьевне Сойниковой, в ЛГИТМиК. В первые месяцы занятий она как-то сказала: «Вы, ребята, особо не думайте, театра сейчас нет, — не воспринимала ни Товстоногова, ни Акимова. — Но есть один мальчик в Москве, зовут его Толя Эфрос, на него вся надежда, может быть, он что-то в театре сделает». Она сказала это в 1959 году, и получилось так, что ровно через год, уехав в Москву, я попал в команду к Эфросу и проработал с ним два года.
Школа у них с Сойниковой была одна, но, к сожалению, он меня не взял, когда ему дали Театр им. Ленинского комсомола. Я остался в Детском театре, а когда мне все надоело, ушел прямо с репетиции. Потерял еще два года, но в это время уже попал в кино и сыграл много ролей. А к Эфросу ходил пить чай.
«С ВЫСОЦКИМ МЫ ЗАГУЛЯЛИ»
— Вы дебютировали в фильме «Увольнение на берег», где снимался Высоцкий…
— Да, тогда я учился на третьем курсе. Помню, долго проходили пробы, я переиграл все свои сцены с разными актерами. Последняя проба была с Высоцким, нас утвердили, на радостях мы с режиссером решили это дело отметить. Высоцкого еще никто не знал, а был он смешной, яркий, мощный, подвижный, как ртуть.
Вечером они пошли провожать меня на Ленинградский вокзал. Мы взяли бутылку «Бакарди», выпили втроем, режиссер сразу отпал, его отправили на такси домой. А Высоцкому, оказывается, тоже надо было в Ленинград через пару дней. Но он решил ехать, и в Ленинграде мы загуляли: я стипендию получил за все лето, а Володя — гонорар, прокатились потом еще и до Таллина…
— А как в 25 лет вы попали в итальянскую картину?
— Фильм «Они шли на восток» был совместным, советско-итальянским. Но я сыграл главную роль, причем у Джузеппе де Сантиса, одного из гениев неореализма. И должен был сниматься еще — из Италии мне тут же прислали телеграмму, что я утвержден на главную роль в «Тристане и Изольде».
Три месяца ждал, меня, к сожалению, не выпустили. Но в это время я чудом попал в советско-румынскую картину «Туннель». В коридорах «Мосфильма» столкнулся с режиссером Франчиском Мунтяну. Он спросил: «Сниматься будешь?» «Я-то буду, — ответил, — но кто меня пустит?» «Ты алкоголик?» — «Нет». — «Психопат?» — «Нет». — «Больной?» — «Нет…» Тогда я понял, что на меня наговаривают. Но Мунтяну пошел к руководству и заявил: «Солдата Гришу в моем фильме будет играть Прыгунов, иначе задерживаю картину на два месяца». А тогда только пришел к власти Чаушеску, и наши очень хотели наладить с ним контакт, так что режиссер этим воспользовался.
«МЕНЯ ВЕРБОВАЛИ В КГБ»
— Конечно, в чем-то мне повезло, — продолжает Лев Георгиевич. — Но при этом у меня была чудовищная депрессия, потому что, кроме белорусской, одесской и киевской киностудий, сниматься мне нигде не давали. Мало того, что не пустили в Италию, на съемки трех фильмов во Францию, из Дании трижды приезжали за мной, пока в «Красной мантии» не снялся вместо меня Олег Видов, так еще наезжали по линии КГБ, потому что я с неприязнью относился к советской власти и этого не скрывал. Спас меня один мой приятель — катала, игрок в карты, цеховик, которого подельники не раз спасали от расстрела…
— А с ним как познакомились?
— Через подругу моей жены, он оказался ее любовником. Как-то спросил меня: «Ты где-нибудь работаешь? Хочешь на «Мосфильм»?» «Я-то хочу, — отвечаю как обычно, — да кто меня возьмет? Даже Сергей Герасимов не смог пробить». И он при мне звонит всемогущему Лазарю Милькису (в течение многих лет организатор кинопроизводства на «Мосфильме». — Ред.). Говорит: «Рядом со мной мой хороший друг и хороший артист. Надо, чтобы он работал». В трубке ему что-то рассказывают. Он кивает: «Так-так-так». И мне: «Завтра приходи на «Мосфильм», все будет в порядке».
А пришел я к начальнику актерского отдела Адольфу Михайловичу Гуревичу, с которым у меня было два больших скандала. Людей он делил на «своих» и «чужих», и какими бы достоинствами ни обладал «чужой», говорил ему: «Куда ты лезешь, бездарь?!» Но едва открыв дверь, я услышал: «Лев Георгиевич, наконец-то вы с нами!» Мы обнялись, стали близкими друзьями. И потихоньку у меня все стало налаживаться. Поехал сниматься в ГДР, в Болгарию, утвердили на главную роль в сериале…
— И даже чуть не завербовали в КГБ?
— Ну это громко сказано! Да, меня пригласили в КГБ, начали нагло вербовать, пугали приводами в участок… А я же с 1964-го учил английский и, естественно, не пропускал ни одного англичанина-американца, чтобы не потренироваться. После этого меня сразу брали, зато я выучил язык. Помню, в те годы как-то спросил одного из Штатов: «Как тебе мой английский?» «Ничего, — говорит, — правда, разговариваешь как пьяный канадец…»
«СЫНУ СПАС ДВЕ КАРТИНЫ»
— Вы еще и китайский немножко знаете — на фестивале в Благовещенске с китайцами объяснялись вполне сносно…
— Это правда. В прежней жизни я, наверное, был китайцем, люблю китайскую философию. Некоторые древнекитайские законы помогают мне в жизни. Например, закон пустоты, который гласит, что если ты «забит» собой, то становишься никому не интересен. Не замечали в обыденной жизни: красавица явно жаждет закрутить роман, но у нее ничего не выходит, все внимание достается невзрачной, с ее точки зрения, девушке? Просто та спокойна и не тратит лишние силы. Так и в творчестве…
— Как думаете, вам завидовали коллеги?
— Знаете ли вы, что режиссеры в большинстве своем никогда не будут снимать успешного актера? Нет, это не абсурд. Мой героический фильм «Сердце Бонивура» был объявлен полным провалом, меня не снимали, а потом предлагали либо детское кино, либо фэнтези. Такая же история была у Владимира Коренева после «Человека-амфибии». Не снимали, боялись, что славу отберет, завидовали. Ну а самым успешным своим фильмом я считаю «Картину» Булата Мансурова по сценарию Даниила Гранина, притом что фильм показали всего лишь раз и спустя 20 лет, на юбилее режиссера.
— Ну а фильмы своего сына вы смотрите? Не критикуете его?
— Да, и мне нравятся фильмы Романа. Снялся у него в «Одиночестве крови», «Духless 2», сериале «Мертвое озеро». Более того, считаю, что спас ему две картины — убедил сделать счастливый финал в «Индиго», а также посоветовал, чтобы в первом «Духless» девушка все же позвонила герою и он вернулся к жизни.
Между прочим, зрители оценили. Финал обязательно должен быть счастливым, плохой вытягивает из человека энергию. Не просто же так в американских картинах положительный герой всегда выживает…
— Недавно вам исполнилось 80 лет. А как-то вы сказали, что настоящая жизнь начинается в 70. И что, убедились в этом?
— Об этом говорили древние китайцы-даосы. И я с этим согласен. В 70 лет открываются глаза, теряются иллюзии. Человек видит реальность, а не выдумывает ее. Хотя русского человека как раз отличает то, что его не волнует реальность. Для него важно то, что он думает о ней…
Источник: